Приветствую вас, дорогие друзья! В рубрике «Литературное эссе» я не ставлю целью научить вас писать эссе. Просто познакомлю с наилучшими, на мой взгляд, работами в этом жанре российских и зарубежных авторов. Сегодня представлю вам небольшой литературный эскиз «О домах, о дворах и об их обитателях» писателя Сергея Шаповалова. Тему назвала так – Эссе. «О домах, о дворах и об их обитателях».
Сергей Шаповалов – современный прозаик, автор исторических романов. Родился в городе Магнитогорске Челябинской области 5 февраля 1965 года. В 1980 году поступил в Ленинградское реставрационно-строительное училище на курс реставратор мебели. В 1986 отслужил в рядах вооруженных сил Советского Союза. Закончил Государственный Университет Аэрокосмического Приборостроения. С 2013 года принят в ряды Союза Писателей России.
Содержание статьи
Эссе. «О домах, о дворах и об их обитателях»
Всем тем, кто не дожил до дня Снятия Блокады Ленинграда.
Живу я в новом доме, высоком, кирпичном. В окно глянешь – простор: ровной линией проспект протянулся. С обеих сторон вечнозеленые газоны над теплотрассами. Машины мелькают, светофоры подмигивают. Народ суетится у станции метро, что муравейник.
С другой стороны – двор кривой геометрической фигурой. Стандартные «корабли», стандартная школа, рядом стандартный детский сад. Пятнышко площадки для выгула детей и собак в плотном кольце припаркованных машин... Все чаще вспоминаю старый двор. Это сейчас я говорю: «Живу в этом доме». А раньше говорил: «Я из этого двора».
Родная Петроградка с нарядными старинными фасадами и убогими проходными двориками-колодцами. Чистый проспект где через каждые сто метров кафе мороженное, кинотеатры — за десять копеек билет... Все осталось там, в детстве.
Мой двор – обычный прямоугольный колодец грязно-канареечного цвета со стеклянным столбом лифтовой шахты. Пыльные покосившиеся окошки, ржавые водосточные трубы, массивные, сотни раз перекрашенные скрипучие двери на пружинах.
Над головой кусок неба, под ногами асфальт весь в трещинах. А..., еще клумба посредине, на которой ничего никогда не росло, – квадрат земли пять на пять шагов в обрамлении старинного бордюрного камня. Но это был мой родной двор, самый уютный.
Степаныч …
Помню, возвращаясь из школы, я вечно встречал Степаныча – нашего соседа. Седой безобидный старичок, вечно в серой потертой робе, в такой же кепке, в войлочных башмаках «прощай молодость» зимой и летом и с вечно дымившейся папироской.
Он улыбался мне, обнажая редкие пожелтевшие зубы, ни о чем не спрашивал, просто кивал, и тут же забывал о тебе. Когда на улице мороз или дождь льет беспросветно, Степаныч торчал в окне лестничной площадки, все с той же папироской.— Опять продымил всю лестницу, — больше для порядку, бранилась соседка.
— Я же, это, фортку открыл, — робко оправдывался Степаныч.
— Иди домой! — звала его старуха жена. — Сейчас «Время» начнется.
— Ага! — коротко бросал он и заскорузлыми непослушными пальцами тушил окурок в консервной банке, стоявшей на косом пыльном подоконнике.
Говорят, Степаныч родился в этом дворе, пацаном блокаду здесь провел. Отец шутил: наш двор без Степаныча, что Дворцовая площадь без Александрийского столба. Он, и вправду, чем-то дополнял двор, как горшки с цветами на окне. Он ни за что бы не переехал в новый дом... Совпадение, а может – судьба: как только Степаныч умер, так наш двор расселили. Начался капремонт.
Старик всю жизнь проработал на заводе, в двух кварталах от двора. Слесарь, то ли карусельщик, то ли револьверщик — какая разница. Никак его не могли спровадить на пенсию. Наконец парторгу удалось выпихнуть Степаныча в заслуженный безвременный отпуск. А он обиделся, но обиделся по-своему. Придет спозаранку на проходную, сядет на лавку и сидит.
Рабочие потянулись на завод, все здороваются, а он сидит, дымит папироской — и так каждый день. Директор проходит мимо.
— О, Степаныч, а ты чего здесь?
— Не пускают, — пожимает плечами.
— Да брось, ты. Отдыхай – заслужил.
Главный инженер с портфельчиком к проходной спешит.
— Здорово, Степаныч! Что, дома не сидится?
— Не привык без дела. Руки еще целы, глаза видят. Чего меня поперли от станка?
— Ну, чего сидишь?
— Да так... Дышу.
— И долго будешь сидеть?
— Не знаю? Пока не помру.
— В санаторий хочешь?
— Не хочу.
— На море?
— Не. Че там делать?
— Так чего хочешь?
Молчит. Улыбается виновато. Рабочие парторгу:
— Ну, чего ты взъелся на него. Это же наш Степаныч. Он вот эти стены после войны своими руками восстанавливал.
Не выдержал парторг:
— Марш в цех! Спецодежду новую получи и у мастера разнарядку.
Но через год старик захирел. Годы – есть годы. Перебрался во двор на лавку с пачкой дешевого Беломора.
Всё-таки разговорил старика...
Странный старик тихий, неразговорчивый. Но однажды я его разговорил. Делать нечего. Воскресенье. Солнце. Лето. Чего дома торчать? Я на двор. Скоро все наши пацаны соберутся, пойдем на Петропавловку загорать. Во дворе Степаныч. Присел рядом.
— Привет, Степаныч.
— Ага. И тебе...
— Чего делаешь?
— Сижу?
— Так с утра и сидишь?
— Вон, на клумбе цветочки посадил.
— Так все равно — не вырастут.
— Не вырастут, — кивнул он, соглашаясь.
— Так, зачем сажал? Зачем вообще эта клумба.
Степаныч печально улыбнулся и как-то, из глубины души произнес:
— Раньше, ведь, росло. Матушка моя, покойница, в блокаду здесь картошку сажала. Тоже думала — вырастит.
— Ну, и?
— Выросла, только никто ее не ел.
— Почему?
— А вон, вишь? — он указал на окно первого этажа, прямо под клумбой. — Семейка там жила: бабка, и двое сыновей ее. Они людей ели, а кости в клумбе закапывали. Их потом поймали, да и расстреляли прямо возле этой стены. Вон следы от пуль, где штукатурка обвалилась.
Меня всего передернуло.
— Да что ты такое рассаживаешь! Это что, могила у нас во дворе вместо клумбы?
— Нет. Тут ничего нет. Вон та пристройка, — указал он на дальнюю стену. — Кирпич свежий, заметил? Туда бомба попала. Все рухнуло. Сколько людей погибло... Ты думаешь, после войны разбирали? Фундамент окопали и новые стены возвели. А может там чьи-то косточки так и остались.
Я проглотил комок.
— А ты их знал?
— Не помню. Может, и знал кого.
Рассказ Степаныча...
Мы сидели молча. Напротив, косая дверь с облупившейся краской вела в подвал. В щели из-под двери нагло высунулась крыса.
— Надо в ЖЭК сказать, чтобы дверь сменили. Да пусть крыс потравят в подвале, — решил я.
— Надо, — согласился Степаныч. — Дверь старая. Сколько себя помню, столько эта дверь здесь висит. Мы там с сестрой прятались.
— От бомбежек?
— Нет. Подвал неглубокий. Тут, от одного... Видишь внизу у двери щепки отколоты Дыру не крысы прогрызли. Это — он.
— Кто — он? — не понял я.
Степаныч взглянул на меня, и в его пожелтевших глазах я уловил забытый детский ужас. Он поразмыслил: рассказывать мне или нет, но потом, все же сказал:
— Зимой, было. Когда совсем жрать нечего. Матушка в госпиталь ушла на смену, а мы дома одни с сестрой. Она старше меня на три года. Я ее совсем взрослой считал. Садились в обнимку в коридоре, там теплее было, одеялом накрывались и ждали, когда мамка вернется, хлеба принесет. Сосед наш, вон, этажом выше, с голодухи с катушек съехал.
Пришел с топором. Хотел нас зарубить и съесть. Дверь входную взломал. Мы с сестрой в комнату побежали, заперлись. Пока он ее рубил, успели через окно во двор сигануть. Сестра зовет на помощь..., да кто ж выйдет. Все еле живые. Бабка высунулась оттуда, — ткнул он куда-то на окна. — Бегите, — говорит, — он вас убьет. А куда бежать? Мы в подвал. Сосед дверь разрубил, нас нет в комнате. Сообразил, что мы через окно вылезли — и во двор за нами.
А что потом?..
Услышал, как в подвал мы юркнули. Дергал ручку, дергал, а мы с той стороны держим. Сил у него совсем мало осталось. Ударил пару раз топором и свалился. Холодина, помню, была. Мы с сестрой стояли в темноте, тряслись больше от страха, чем от мороза, и дверь держали, что есть силы. Пальцы к ручке примерзали.
А сосед лежал, подняться уже не мог, бранился, ревел, как ребенок, и грыз снизу. Жутко! Зубы скрежетали по дереву... – он поежился.
— И что потом?
— Не помню, — Степаныч, как будто замкнулся. — Комсомольцы нас нашли... Потом эвакуировали по Ладоге. Ветер холодный был. Ночь. Нас в полуторке полный кузов набился. Ехали стоя. Вокруг снаряды бабахают так, что уши закладывало. Кто стоял ближе к бортам, тех осколками посекло. Нам с сестрой повезло — мы в середине стояли.
Степаныч щелкнул спичкой о коробок, поднес дрожащий огонек к папироске, глубоко затянулся.
— А где сестра твоя?
— Сестра, — он махнул рукой. — Она не выжила. Че, там, с голодухи... Я слабый совсем был, даже воду еле пить мог. Нас к себе в дом одна хозяйка местная забрала. — Вдруг он зло зарычал. — Баба — дурра, сердобольная попалась... Дурра, пожалела... Блинами ее накормила. Ох, как она кричала... Живот у нее крутило… Да ладно тебе... Не слушай. — Он вновь посасывал папироску. — Давно это было. Забыть надо. Нельзя такому повторяться...
Когда я прихожу в свой старый двор, он уже – не мой. Пристроек нет. Окна светлые, пластиковые. Двери новые, стальные, с кодовыми замками. Стены ровно оштукатурены и выкрашены свежей краской. Во дворе иномарки... И... Посреди двора, обрамленная старым бордюрным камнем, все та же клумба, на которой ничего не растет...
Напоследок
У вас так бывает, когда читаешь что-то близкое твоему сердцу, кажется, что ты именно так думал, но написать не успел? Прочитанное полностью согласуется с твоим внутренним миром, но долго хранилось где-то внутри, ожидая своего часа. В этом весь жанр эссе: писать только то, что тебе близко и интересно. Этот жанр субъективный, поэтому и оценка его может быть субъективной. То, что нравится мне – не вызывает эмоций у другого. Поэтому пишите отзывы по прочитанным работам – будем обсуждать вместе.
Приглашаю вас посмотреть и послушать видео песни «Пролетарские дворы детства» в исполнении Михаила Круга, снятый каналом Olga Olgina.
Спасибо вам за внимание, дорогие читатели! Если вы хотите узнавать интересное в мире литературы, то подписывайтесь на обновление статей в рубрике "Литературное эссе". Также не забывайте рекомендовать статью своим друзьям в социальных сетях! Приглашаю посмотреть видеофильмы на моем канале You Tube.
Пусть у Вас всё будет хорошо, Вера.
